Путешествие к свободным землям Рожавы

Наш самолет снижался к Дамаску, а я всё ещё дрейфовал в пространстве, лишенном ясности, направления или опоры. Чувства, запутанные и переполнявшие меня, колебались между тревогой, беспокойством и страхами, но с такой же силой меня бросало от негативных эмоций к любопытству, волнению и надежде. Я ощутил тепло, которое рождается в глубине сердца, когда вы приближаетесь к незнакомой местности; и даже если это кажется противоречивым, я нес в себе то, что Барух Спиноза описывает как «радость, вызванную внешней причиной». Пока я пытался привести в порядок этот вихрь эмоций, мне удалось прояснить одну очевидную вещь: мои негативные чувства вряд ли исчезнут на всем протяжении пути от Дамаска до Дейр-эз-Зора, и я могу лишь ждать. Но после Дейр-эз-Зора мне стало легче, и тепло окутало меня, как яркие одежды жителей Алеппо.

Ещё в самолете, шасси которого вот-вот должны были коснуться земли, я понимал, успокаивая свое бешено бьющееся сердце, что ни одно из эмоциональных потрясений не было результатом моего воображения. Все мои впечатления имели под собой совершенно объективную основу. У каждого всплеска страха и чувства тревоги есть хорошо известные причины, включая море костей более чем миллиона людей, погребенных прямо там, под этими разрушенными зданиями, в коридорах, раздавленных бетонными плитами, на оскудевшей почве этой выжженной пустыни, разбросанных по долинам и холмам.

Когда мы подходим к стойкам регистрации на границе, чтобы поставить штамп в паспортах и попасть в Сирию, я наблюдаю за выражением лица и поведением каждого офицера, надеясь понять, как они относятся к людям, стоящим перед ними, и выбрать свою очередь. Но у меня почти нет возможности осуществить этот тщательно продуманный план: офицер за только что опустевшей стойкой немедленно указывает на меня пальцем и подзывает к себе, говоря по-турецки: «Сюда». Он рассказывает мне, что прожил в Мерсине два года, работал в пекарне и, по его словам, «очень любит турок и их язык». Несмотря на это, турецкий, на котором он говорит, довольно груб и звучит так, будто он произносит слова с разбитой головой, с лицом, залитым кровью… Впрочем, это не имеет значения. Я не в том положении, чтобы задирать нос перед кем-то, кто тепло принимает меня, просто потому, что я «турок», прибывший из Турции.

—-

Мы едем по Дамаску с друзьями, которые прибыли из Камышло, чтобы встретить нас, и проезжаем мимо разрушенных зданий, квартал за кварталом. В пределах видимости практически невозможно найти ни одного дома, на стенах которого не было бы следов попаданий пуль. Мотоциклы, проносящиеся мимо нас, заставляют меня вспомнить видео военных лет. Интересно, как они вообще остаются на ходу в таком состоянии? И машины… у одних постоянно открыты капоты, у других свисают провода, глушители время от времени взрываются от звука, но, похоже, никто, кроме меня, не находит это странным.

Когда мы покидаем аэропорт, я предполагаю, что мы уже едем в Рожаву. Вместо этого мы движемся по узким улицам Дамаска и сворачиваем в тупиковый переулок. Там находится отель. Мы проведем здесь ночь.

— Почему мы не продолжаем путь?

— Уже поздно.

— О чем ты? Сейчас только пять.

— Скоро стемнеет, а ехать по этой дороге в темноте опасно.

Да, всё верно… Во время этой короткой поездки на такси я так расслабился, что почти забыл, что это место почти пятнадцать лет находилось в эпицентре одной из самых жестоких войн столетия. Как быстро мне удалось стереть из памяти те видео, где машины изрешечены случайными пулями, или люди, собравшиеся группами, получают выстрел в голову, не успев ничего сказать или спросить.

Несмотря на то, что нам говорят, что мы не должны спускаться вниз или выходить за пределы отеля, где мы проводим ночь, один из нас, журналист Азад, настаивает на том, чтобы пойти куда-нибудь поесть. Те, кто хоть немного знаком с культурой Рожавы, знают, что скромность в крови у её населения, поэтому Раман, друг, который нас принял, не может отказать Азаду. Мы выходим на улицу, планируя пройти совсем немного, найти ближайший ресторан, перекусить и вернуться. Но на этом всё не заканчивается. Как только мы вдыхаем уличный воздух, как только проходим через хаотичные улицы, нас начинает охватывать чувство облегчения и, возможно, даже растущей уверенности. Мы выходим на главный бульвар, где всё ещё стоят государственные учреждения, оставшиеся со времен прежнего режима. Здания кинотеатра и театра возвышаются по обе стороны перекрестка, прямо напротив Центрального банка. Вход в этот культурный комплекс перекрыт массивным барьером, который раскинулся на весь перекресток.

Огромные роскошные отели стоят за частично освещенными стенами, с террас на крышах доносится музыка – это, должно быть, главное место встреч сирийской буржуазии. И это действительно так. Сотрудники, явно привыкшие к своей работе, приветствуют хорошо одетых мужчин, выходящих из роскошных джипов вместе с ярко накрашенными женщинами. Но когда мы возвращаемся в отель и сворачиваем с бульвара, мы снова возвращаемся к хаосу, разрушению и бедности. Проходя две улицы, мы оказываемся меж двумя разными эпохами, разными обществами и цивилизациями.

—-

Мы готовимся к отъезду ранним утром. Снаружи нас ждет водитель-араб. Он не говорит по-курдски, и никто из нас не говорит по-арабски. По словам нашего гида Рамана, близ Ракки происходят «мелкие столкновения», а это значит, что более короткий маршрут закрыт; вместо этого нам придется ехать через Дейр-эз-Зор. Это добавляет ещё два часа к обычному времени в пути, и выходит, что мы проведем в дороге около семи с половиной часов.

Ещё только начало дня, и при нормальных обстоятельствах мы смогли бы добраться до Камышло к полудню. Но на каждой дороге будет свой «список причин», которые нужно изложить проверяющим нас людям. Если бы мы ехали через Ракку, мы бы отрепетировали один набор объяснений; на этом маршруте мы должны запомнить другой, ответы, которые нужно будет повторить на контрольно-пропускных пунктах «Хайят Тахрир аш-Шам»* (ХТШ). От окраин Дамаска до самой Пальмиры мы будем говорить на контрольно-пропускных пунктах, что едем в Пальмиру. После Пальмиры, до въезда в Дейр-эз-Зор, где мост нависает над Евфратом, как разрушенная гробница, мы будем отвечать, что «посещаем Дейр-эз-Зор». Отлично. Наш водитель-араб уверен, что сможет справиться со всем этим самостоятельно. Его переполняет уверенность в себе. Возможно, если бы кто-то из нас выжил в этой войне вместо него, мы бы тоже подумали: «Я пережил оккупацию ИГИЛ*, что такое по сравнению с этим небольшая ложь представителям ХТШ? Детская забава».

Мы отправляемся в путь… И по сравнению с этим Дамаском вчерашний город уже кажется милосердным. Отметины пуль – самое малое, что здесь есть; целые здания вдоль дороги превратились в остовы. Я видел разрушения в Мараше, Адыямане и Хатае, я работал в подобном аду, и даже там я не увидел хаоса такого масштаба. Слои бетонных блоков, нагроможденных друг на друга, здания, который словно бы случайно держатся на нескольких наклонившихся колоннах; всё остальное: деревья, здания, мосты, опоры эстакад, всё, что должно было устоять, либо наклонилось к земле, либо полностью рухнуло. Как только мы покидаем Дамаск и въезжаем в так называемую сельскую местность, поездка к древнему городу Пальмира кажется почти обычной, возможно, потому, что здесь не осталось ничего, что ещё можно было бы разрушить. Ни деревьев, ни зданий, только контрольно-пропускные пункты, расположенные на расстоянии нескольких километров друг от друга, с маленькими хижинами, построенными для офицеров, часть из которых была спрятана за земляными насыпями, поднятыми достаточно высоко, чтобы служить укрытием.

Отъехав на некоторое расстояние от Дамаска, мы останавливаемся в небольшом поселении перед самодельной хижиной. «Хотите кофе?» – спрашивает нас жестами водитель, водя в воздухе большим и указательным пальцами, как будто размешивая сахар в чашке. Мы оживляемся от этого жеста. После того, как каждый из нас выпивает по чашке горького кофе, мы продолжаем свой путь. Пропускной пункт следует за пропускным пунктом, и время от времени сотрудники просят водителя открыть багажник; он открывает его, и мы едем дальше. Наш водитель, тем временем, всю дорогу переключается между голосовыми заметками в мессенджере, телефонными звонками, текстовыми сообщениями и, как только у него появляется свободная минутка, просматривает видео в соцсетях. Каким бы парадоксальным это ни казалось, его непринужденность придает нам уверенности. Очевидно, что беспокоиться не о чем, всё в порядке, и здесь попросту всё так устроено…

Когда мы добираемся до древнего города Пальмира, по остановившимся рядом машинам мы понимаем, что едем в небольшой колонне вместе с тремя автомобилями, везущими гостей на фестиваль. Пальмира – это древнее поселение, чудо искусства и архитектуры, город, внесенный в список всемирного наследия ЮНЕСКО в 1980 году, – в значительной степени лежит в руинах. Я помню, как в то время с ужасом смотрел ролики, как ИГИЛ разрушала его, разбивая кувалдами гробницы, святилища, склепы, арки и уничтожая захватывающую дух архитектуру. Несмотря на то, что сейчас это место напоминает пустошь, здесь можно ощутить влияние цивилизации, которое когда-то нес этот город. Вы можете представить, как каждый камень храма отесывали в соответствии с замыслом. Кроме местного жителя, ведущего своего верблюда за стремя на городскую площадь, и мальчика, продающего браслеты из ярких камней, здесь нет никого и ничего – ни структуры, ни порядка… Только место, брошенное на произвол судьбы.

—-

Самая необычная картина, оставшаяся у меня в памяти от этого путешествия, – вид Дейр-эз-Зора. Ещё не въехав в город, вы сразу же ощущаете, что это место не похоже ни на Дамаск, ни на Пальмиру. Говорить о разрушении кажется излишним; этот город – свидетельство акта сопротивления и силы воли, место, которому удалось наполовину устоять на ногах. Если одно здание уцелело, то ближайшее строение служило ему щитом, и от него остался лишь скелет. Последним порогом этого города является река. Евфрат… река, которая, кажется, разделяет страну надвое: религиозный фанатизм по одну сторону, демократические ценности – по другую. Мать, которая одной грудью кормила жизнь, а другой – смерть…

На последнем контрольно-пропускном пункте перед выходом к реке никого не задерживают и не останавливают надолго. Возможно, они считают, что здесь больше некого контролировать. Мы переходим на другой берег по самодельному мосту – доскам, перекинутым через огромные трубы из пластика. Мы ещё не сошли с моста, но в тот момент, когда становится ясно, что мы покинули территорию, контролируемую ХТШ, мы узнаем, что Раман, товарищ, организовывавший нашу встречу, позвонил водителю. Он включает громкую связь, и мы слышим, как голос произносит в микрофон: «Добро пожаловать в Курдистан». Мы сейчас в Курдистане. Наконец-то мы на свободной земле.

* — террористические организации, запрещены в РФ

Источник